Заседание Тайного совета происходило в правом крыле императорского дворца. На нем присутствовал Хирохито — сын неба, потомок богини солнца, светлейшей Аматэрасу Омиками, и это придавало заседанию особую значимость.

Сто двадцать четвертый император Японии, владеющий тремя сокровищами богини солнца: зеркалом, мечом и ожерельем,- сидел в кресле, очень похожий на собственный официальный портрет: в старинной одежде из жесткой, точно жестяной, ткани, с тиарой на голове. Он был таким же застывшим и недвижимым, как на фотографиях. Хирохито только присутствовал. Он не участвовал в разговоре. Перед ним по обе стороны малого зала, вдоль стен, за двумя длинными, задрапированными столами, сидели члены Тайного совета. Двадцать пять мужей, старше сорока лет, назначенных императором. Каждый из них имел высший придворный ранг шинина. В правительственном кабинете такой ранг имел только премьер-министр.

Ближе к императору, крайний за столом, сидел старчески худой, восьмидесятилетний принц Сайондзи — последний член Генро, советник двора, утвержденный в этой должности еще в минувшем веке, в эру императора Мейдзи. Принц Сайондзи десятилетиями негласно делил власть с императором, с отцом императора, с его дедом. Он смещал премьеров, назначал министров, но теперь его оттирали, отстраняли от руководства, и это вызывало раздраженное сопротивление принца.

Рядом с принцем сидел усатый, с клинообразной бородкой, военный министр Минами, единственный из присутствующих не член Тайного государственного совета. Он явился во всех регалиях — с орденами «Золотого змея», «Восходящего солнца», всех степеней, военными крестами и множеством медалей, которые не умещались на его груди и спускались к муаровому поясу. Через плечо, заслоняя аксельбанты, была перекинута орденская лента. Перед ним на столе, как священное сокровище, лежала его фуражка, расшитая золотыми галунами.

Председатель Тайного совета предложил Минами первому высказаться по обсуждаемому вопросу — о положении в Маньчжурии.

Военный министр заметно волновался, начиная свою речь. Действительно, произошло событие, неслыханное в истории Японской империи. Нарушая прерогативу императора, военные власти сами, своей волей, двинули войска из Кореи в Маньчжурию. Как ни говори, это было началом войны, объявленной без ведома императора. Перед заседанием совета в генеральном штабе долго думали, как выйти из затруднительного положения. Решили просить членов совета утвердить не предусмотренные сметой расходы по переброске войск. Если Тайный совет утвердит дополнительные ассигнования, тем самым он признает правильность действий Сатбо Хамба.

— Я родился в первые годы эры Мейдзи, — издалека начал Минами, вскинул щеточки бровей и обвел глазами присутствующих. Среди членов Тайного совета были его сторонники и противники. — За участие в войне с Кореей, сорок пять лет назад, я был удостоен денежной награды в сто иен, — продолжал он. — Я сражался на полях Маньчжурии с Россией и получил за это орден «Золотого змея», — Минами приложил руку к груди, где был прикреплен «Золотой змей». — Я получил денежную награду в две тысячи пятьсот пятьдесят йен и вот эту орденскую ленту за службу в Сибири... Я всю жизнь стоял на императорском пути и всегда исповедовал «Хакко Итио!» — хотел, чтобы Восточная Азия процветала и благоденствовала под японской крышей. Я также мечтал, чтобы Японское море стало действительно внутренним морем Японии...

Военный министр рассказал о положении в Маньчжурии, о том, что угрожающая обстановка, возникшая там, требовала незамедлительных действий. Минами просил утвердить расходы, вызванные переброской войск из Кореи в Маньчжурию для подкрепления Квантунской армии.

Старый принц Сайондзи спросил:

— Знает ли генерал, что в эру Мейдзи, в которую он родился, не было случая, чтобы война начиналась без императорского указа?.. Знает ли генерал о том, что переход японских войск через пограничную реку Ялу является вторжением японской армии в пределы другого государства? Это — война. И почему императорский военно-морской флот в день досадных событий покинул базу в Порт-Артуре и сосредоточился в Инкоу — ближайшем порту от Мукдена — тоже без ведома императора?.. Мне непонятно это, и я хотел бы услышать ответ военного министра, чтобы определить собственное мнение...

— Да, все обстоит именно так, как сказал принц Сайондзи, — ответил Минами, — но интересы защиты империи должны быть выше формальных оснований и соображений превышения власти. Мы почтительно просим извинить нас и утвердить дополнительные расходы в бюджете военного министерства.

Когда вопросы иссякли, председатель Тайного совета обратился к Минами:

— Минами-сан, если у вас есть неотложные дела, вы с легким сердцем можете покинуть заседание Тайного совета...

У Минами не было никаких неотложных дел, но существовал нерушимый закон — решения принимались в присутствии одних только членов Тайного совета.

Минами вышел, держа в руках фуражку, расшитую галунами. В малом зале дворца остались лишь члены Тайного совета да еще старший секретарь лорда хранителя печати, который сидел за ширмой позади Хирохито и писал протокол. Это был Кидо, преуспевающий и вездесущий Кидо, потомственный царедворец. Отец его служил камергером покойного императора, дед был советником и правой рукой императора Мейдзи, а внук в свои сорок пять лет сделался старшим секретарем лорда хранителя печати, человека, наиболее приближенного к Хирохито. В тщеславных мечтаниях своих Кидо надеялся, что с годами он тоже станет первым советником императора. Кидо с упорством дождевого червя полз к своей цели и уже сейчас, даже в секретарском положении, пользовался влиянием при дворе императора.

Характерной чертой Кидо было то, что он никогда не смотрел людям в глаза, будто каждый его собеседник был сыном неба, на лицо которого лучше не смотреть простым смертным, так же как на диск солнца, — можно ослепнуть, заболеть, еще хуже — умереть, как предостерегает древнее поверье. Но маркизом Кидо руководили другие соображения. Глаза — зеркало души человеческой, и маркиз не желал, чтобы хоть кто-то заглядывал в зеркало его души и читал его мысли.

Кидо носил очки без оправы, и холодный блеск стекол делал его взгляд острым, пронизывающим. Тонкие, словно прилипшие к черепу уши, казалось, слышали все, что происходит во дворце императора. Но он был скрытен, маркиз Кидо, и доверял собственные размышления лишь дневнику, который завещал опубликовать через полвека после своей смерти. Он разделял точку зрения военных, но лисья осторожность не позволяла ему открыто в этом признаться. В жизни он придерживался правила: в любом деле, в совершении любого поступка важна не его справедливость, а опасность риска. Поэтому Кидо никогда не рисковал, если чувствовал хоть малейшую опасность. Он принимал участие в событиях, когда был до конца уверен, что действует наверняка. События были разные, и не всё можно было доверить даже своему дневнику. Совсем не случайно, к примеру, покушение на Хамагучи произошло через две недели после того, как маркиз Кидо занял пост старшего секретаря лорда хранителя печати... Узнав о покушении, Кидо скривил в улыбке тонкие губы, но тут же поспешно поднес пальцы ко рту и принялся разглаживать свои коротко подстриженные усы.

Маркиз Кидо сидел за ширмой с вышитым на ней императорским гербом — шестнадцатилепестковым цветком хризантемы — и записывал все, что происходило на заседании Тайного совета.

Закончив обсуждение, председатель спросил:

— Желают ли члены Тайного совета выразить свое мнение?

В малом зале воцарилась тишина.

— В таком случае прошу встать тех, кто за утверждение дополнительных расходов, вызванных передвижением корейской армии, — сказал председатель.

Все дружно поднялись, сидевших за столами не осталось. Даже принц Сайондзи, несколько помедлив, тяжело поднялся с кресла — что делать, он не хотел нарушать единства.

Председатель поклонился в сторону императора.

— Ваше величество, — сказал он, — Тайный совет высказывается за утверждение дополнительных расходов по корейской императорской армии...

Точка зрения военных победила, так, во всяком случае, расценил Минами, ожидавший в дворцовых апартаментах решения Тайного совета. Об этом первым сказал ему Кидо, после того как Хирохито удалился в свои покои.

Возможно, на решение Тайного совета оказали влияние недавние события — раскрытый неосуществленный заговор молодых офицеров, объединенных в общество «Цветущей вишни». В октябре, незадолго до заседания Тайного совета, министр двора граф Мацудайра сообщил лорду хранителю печати, а через него императору, что группа молодых офицеров во главе с Хасимота готовит переворот, чтобы во главе правительства поставить генерала Араки. Приказом генштаба его вдруг перевели из Кумамото в Токио, — вероятно, чтобы он был под руками. Доказательств нового заговора было больше чем достаточно. Штаб-квартира Хасимота находится в гостинице «Золотой якорь». Офицеры беспробудно пьянствуют там с проститутками, считая себя героями предстоящих событий. Через месяц после мукденского инцидента заговорщики собрались убить премьера Вакацуки, министра иностранных дел Сидехара, вызвать беспорядки в Токио и объявить в стране военное положение.

Несомненно, что за спиной бунтовщиков стояли Тетекава из генерального штаба, Итагаки из Квантунской армии, а возможно, и люди более высокого положения. Предполагали устранить всех, кто не поддерживает позицию военных в Маньчжурии. Эту страну, столь необходимую для обороны Японии, как утверждали экстремисты, нужно отделить от остального Китая, сделать монархическим государством, благо уже есть на примете подходящий монарх — последний китайский император Цинской династии, вот уже сколько лет живущий в Тяньцзине без дела.

Министру внутренних дел стала известна даже такая деталь: командующий Квантунской армией генерал Хондзио направил в Токио полковника Итагаки, чтобы заручиться согласием Араки возглавить правительственный кабинет. Ходили даже слухи, что, если кабинет откажется сотрудничать с армией, Квантунская армия объявит о независимости своей политики.

Положение складывалось трудное. С армией нельзя ссориться! Решили пожертвовать одним Хасимота — его арестовали на двадцать пять суток и отчислили из генерального штаба в линейный полк.

Старший секретарь лорда хранителя печати Кидо записал тогда в своем дневнике:

«Узнал о крупном заговоре в Маньчжурии, участниками которого являются военные круги. По этому поводу посетил лорда хранителя печати — и сообщил ему о полученной информации. Решимость военных в отношении Маньчжурии столь сильна, что возникают опасения, будут ли правильно поняты приказы центральной власти, расходящиеся с мнением военных кругов. Политика военных кругов — продвижение на север континента — лично у меня вызывает скорее беспокойство за успешное осуществление этой политики, чем огорчение».

Однако гауптвахта, куда отправили Хасимота, не запугала офицеров из общества «Сакура-кай». Оккупация Маньчжурии расширялась, японские войска заняли Харбин, вышли к берегам Амура на советской границе. Китай обратился в Лигу наций с жалобой на японскую агрессию, и в Маньчжурию выехала международная комиссия лорда Литтона для изучения обстановки. Премьер Вакацуки в этих условиях высказался за то, что нужно хотя бы временно приостановить дальнейшее продвижение японских войск в Маньчжурии. И этих слов оказалось достаточно, чтобы через несколько дней на него было совершено покушение. Покушение на второго премьер-министра за какие-то два года! Вакацуки остался невредим, но, перепуганный террористами, предпочел заявить о своей отставке.

А в Маньчжурии события развивались своим чередом. На штабном языке это могло бы звучать так: операция развивается в соответствии с планом... Так это и было.

Полковник Доихара, освободившись наконец от обременявшей его должности мэра города Мукдена, выехал в Тяньцзинь, чтобы выполнить деликатное поручение Итагаки. Предвидя возможные осложнения, полковник заблаговременно отправил в Тяньцзинь несколько ящиков старого оружия, отбитого при ликвидации хунхузских шаек, — кремневые ружья, зазубренные мечи, кинжалы, старые гранаты, сохранившиеся со времен Боксерского восстания. Всю эту рухлядь, собранную в интендантских складах, отправили в Тяньцзинь под видом контрабандного опиума, хранившегося обычно в длинных резиновых мешках с персидскими надписями, эмблемами торговых фирм, непонятными гербами, изображавшими желтых львов, охраняющих спящих курильщиков. Обычно эта контрабанда, наоборот, шла из Тяньцзиньского порта в другие города Китая, но Доихара не придал этому значения. В ящиках под мешками опиума лежало оружие.

Целью таинственной поездки Доихара в Тяньцзинь было уговорить китайского экс-императора Генри Пу-и занять престол будущего маньчжурского государства или, в крайнем случае, просто украсть Пу-и и доставить его в Мукден. Первоначально задуманную операцию предполагалось осуществить местными силами.

Первое время из Тяньцзиня шли неблагоприятные вести: начальник японского гарнизона майор Кассиа действовал грубо и неуклюже, как слон в посудной лавке. Доихара просто кипел от негодования, когда ему доложили о назревающем провале всей этой затеи с учреждением новой монархии.

Кассиа явился в резиденцию бывшего китайского императора и начал пугать его: в Тяньцзине его величество подстерегают опасности, в городе вот-вот вспыхнут беспорядки, чернь очень возбуждена, и неизвестно, во что выльются начавшиеся волнения. Могут быть грабежи, убийства, поджоги... Его величеству лучше всего уехать из города, предположим в Порт-Артур или Дайрен. Там под охраной японских войск ему будет спокойнее.

Робкий по натуре экс-император Пу-и заподозрил неладное — не хочет ли этот грубоватый японский майор завлечь его в западню? Пу-и ответил — он не желает покидать Тяньцзинь. Здесь у него жена, слуги... Наконец, куда он денет свое имущество... Бросать его? Нет, нет, он не желает подниматься с насиженного места...

— Кто советники императора, — спросил Доихара, — сколько они будут стоить?

Полковник Доихара был уверен, что в Китае все продается и покупается, дело только в цене. Но на свой вопрос Доихара не получил ответа. Он вскочил с кресла и нервно забегал по комнате...

Надо действовать, действовать прежде всего через людей, окружающих Генри Пу-и, через вдовствующую императрицу, через жену, слуг, сторожа, который стоит в воротах... Это ведь задача для детей младшего возраста!

Доихара приказал немедленно разузнать все, что касается окружения бывшего императора, и очень подробно, вплоть до склонностей характера — азарт, алчность, женщины, честолюбие...

В конце октября Доихара уехал в Тяньцзинь. Ему понадобилось несколько дней, чтобы уяснить обстановку. Он долго сидел и ломал голову над списком придворной челяди, обслуживающей свергнутое императорское семейство. Пока он остановился на двух лицах — на матери Пу-и, тщеславной, выживающей из ума старухе, и слуге Чэн Сяо, беззаветно преданном экс-императору, — управляющем дворца в Тяньцзине.

Накануне полковник Доихара отправил во дворец визитную карточку с приложением вежливейшего письма, в котором выражал надежду, что его величество император Сюань-тун, как величали экс-императора, соблаговолит принять полковника японской армии Доихара Кендези, находящегося здесь проездом и желающего отдать императору визит вежливости.

Доихара умышленно не употреблял в письме слова «бывший» или «экс-император» и называл его Сюань-туном, будто он оставался действующим представителем Цинской династии.

На прием Доихара явился во всех регалиях, их было у него предостаточно: ордена «Священного сокровища», «Золотого коршуна», «Двойных лучей восходящего солнца»... Мундир сиял золотыми галунами, на поясе висел парадный меч самурая. Доихара торжественно прошел во внутренние покои. Его сопровождал пожилой китаец с хитроватым лицом — управитель дворца. Дворец выглядел мрачно, в узкие окна едва проникал тусклый свет, анфилада комнат, через которые проходил Доихара, напоминала антикварный магазин, в беспорядке загроможденный старинными вещами.

Генри Пу-и встретил полковника в маленькой гостиной, управляющий оставил их вдвоем. Перед Доихара сидел молодой близорукий китаец в громадных роговых очках, таких больших, что казалось, они закрывают его щеки. Растянутый, несоответственно большой рот при мелких чертах лица придавал Пу-и выражение болезненности и безволия. Когда Пу-и говорил, он обнажал высокие десны, из которых торчали крупные неровные зубы.

— Я прибыл сюда, ваше величество, чтобы засвидетельствовать глубокое уважение к вам со стороны Квантунской армии, офицером которой имею честь состоять.

— Благодарю вас! — тихим безразличным голосом ответил Пу-и.

Вначале разговор не клеился. Пу-и отвечал односложно.

— Я должен принести извинение за необдуманные слова майора Кассиа, — сказал Доихара. — Он, несомненно, сгустил краски, говоря об опасности пребывания в Тяньцзине для вашего величества.

— Вы так думаете? — оживляясь, спросил Пу-и.

— Несомненно... Конечно, лица высокого происхождения всегда находятся в некоторой опасности, тем более такой человек, как вы, которого ждет трон маньчжурского государства, трон ваших предков, ваше величество. Но мы сделаем все для вашей безопасности.

— Вы думаете, меня там ждут?

Доихара заметил, как вспыхнули и тотчас же погасли глаза собеседника.

— Об этом не может быть двух мнений! — воскликнув полковник. — Народ ждет вас, и, я не скрою, императорская Япония будет только приветствовать в вашем лице монарха дружественного государства Маньчжоу-го. Я употребляю древнее название Маньчжурии. Обстановка благоприятствует вашему вступлению на престол. Не упускайте такой возможности.

— Вы хорошо знаете историю, полковник.

— Да, я люблю вашу страну и огорчен событиями, которые лишили вас трона. Это все неблагодарная китайская чернь... Вы должны стать императором маньчжурского государства, независимо от Китая.

— Нет, это очень сложно, — возразил Пу-и, но Доихара заметил, что его слова находят благодатную почву, и он продолжал говорить настойчиво и вкрадчиво...

В конце беседы Доихара сказал:

— Если хотите, я готов прервать свою поездку в Токио и позаботиться о безопасности вашего величества... Нет, нет, не возражайте! Я именно так и сделаю. Но уверяю вас, пока ничего тревожного нет! Будьте спокойны!..

Провожал его к выходу все тот же Чэн Сяо, управитель дворца. Доихара успел шепнуть ему несколько слов:

— Я бы хотел с вами встретиться, господин Чэн Сяо, дело серьезное, оно касается безопасности молодого императора... Если не возражаете, сегодня вечером машина будет у дворца ждать вас.

— Лучше подальше и в стороне, — так же тихо ответил управитель...

В условленный час, когда сгустилась вечерняя темнота, Доихара проехал мимо дворца и остановил машину у защитной дамбы. Тотчас же подошел Чэн Сяо, и они поехали в японскую комендатуру, находившуюся недалеко от порта. С дворецким Доихара говорил иначе, чем с экс-императором.

— Перед вами, господин Чэн Сяо, я не стану скрывать угрожающего положения, в котором находится ваш повелитель. Я знаю вашу преданность Сюань-туну и хочу говорить вам всю правду. В Тяньцзине действует тайное общество «Железа и крови», они хотят воспользоваться беспорядками и убить императора, чтобы не допустить его к трону. Надо сделать все для того, чтобы он хотя бы на время переселился в японское консульство. Там он будет в безопасности.

— Генри Пу-и не согласится на это. Ему трудно будет принять такое решение, — возразил дворецкий.

— Так убедите его! Вы самый доверенный его советник. Если не ошибаюсь, вы были его воспитателем. Он привык к вам с детства.

— Да, это верно.

— Постарайтесь, чтобы он последовал вашему совету. Его ждет трон предков, а вы могли бы стать премьер-министром. Подумайте об этом, мы готовы помочь вам...

Конечно, в первом разговоре Доихара не смог убедить Чэн Сяо, тем более привлечь его на свою сторону, но начало было положено. Кто откажется из слуги сделаться премьер-министром.

Доихара продолжал действовать, готовил бунт, чтобы подкрепить свою правоту, но какой-то китайский репортер едва не испортил дела. Второго ноября в тяньцзиньской газете «Иши бао» появилась сенсационная заметка:

«Новый мэр Мукдена и начальник особой японской миссии полковник Доихара тайно прибыл в Тяньцзинь. Он разрабатывает план похищения бывшего китайского императора Генри Пу-и, как известно живущего в Тяньцзине».

Стиснув зубы, Доихара читал газету, и на скулах под кожей перекатывались желваки... Он вызвал резидента, молча протянул печатный листок:

— Что это значит? Кто это?

Резидент прочитал заметку, растерянно пробормотал:

— Не могу знать, выясним...

— Выяснить и... — Доихара рассек воздух указательным пальцем, точно коротким мечом срубил кому-то голову, — и... устранить.

Доихара был не из тех, кто легко признает себя побежденным. Он никогда не останавливался на полдороге.

Вскоре на базарной площади Тяньцзиня и на окраинах города вспыхнули волнения. Возникали пьяные драки, где-то грабили лавки. Купцы торопливо закрывали свои магазинчики. Вмешивалась полиция, но беспорядки не прекращались. Время от времени в городе раздавалась стрельба, где-то даже разорвалась граната, но никто не мог понять, что же все-таки происходит. Около дворца Пу-и рыскали подозрительные субъекты.

Беспорядки в городе, как определил Доихара, развивались как-то лениво — то усиливались, то ослабевали без всякой видимой причины. А ему нужны были настоящие беспорядки — с толпами на улицах, стрельбой, грабежами, убийствами. Он снова вызвал к себе резидента:

— Мне нужен фон, на котором мы будем работать... Пусть ваша голытьба ведет себя поактивнее. Позаботьтесь об этом...

Доихара опять поехал во дворец Генри Пу-и. Его приняли незамедлительно.

— Ваше величество, обстановка становится опасной, — с тревогой в голосе говорил Доихара. — В городе беспорядки, и совершенно ясно, кто их подогревает. Теперь и я настоятельно вам советую укрыться в японском консульстве.

Пу-и выглядел растерянно, но все же не спешил послушаться совета Доихара — ему так не хотелось на что-то решаться... События в городе его напугали, он перестал выходить из дома, целыми днями сидел закрывшись в комнате. Но прошел еще день или два, беспорядки усилились, и упорство Пу-и было сломлено. Помогли советы дворцового управителя Чэн Сяо.

А неизвестный газетчик, как тень, продолжал следовать за Доихара, и начальник военной миссии приходил от этого в бессильное бешенство. В газете «Иши бао» под заголовком «Тайный визит Доихара в Тяньцзинь» появилась новая информация, служившая как бы продолжением первой заметки. Конечно, это писал один и тот же человек.

«Как стало известно, — сообщалось в газете, — полковник Доихара прибыл в Тяньцзинь по приказу военного министра Японии, чтобы убедить Пу-и создать и возглавить независимое правительство Маньчжурии».

Среди тайных противников Доихара был не только репортер тяньцзиньской газеты. Едва Доихара выехал из Мукдена в Тяньцзинь, как в Токио барону Сидехара ушла секретная телеграмма. Мукденский консул телеграфировал министру иностранных дел:

«Шифром. Секретно. Барону Сидехара. Некоторые штабные офицеры Кнантунской армии пытаются доставить императора Сюань-туна в Маньчжурию. Пока этот план не имел успеха, так как император отказывается покинуть Тяньцзинь. Возник другой план — в Тяньцзинь направили некоего Уедзуми, опытного в таких делах человека, чтобы увезти императора в Танку, а оттуда пароходом в Инкоу. План этот также не удалось осуществить, так как резиденция императора находится под строгим наблюдением китайской полиции. Только после этих неудач миссию поручили выполнить полковнику Доихара, он тайно выехал отсюда вчера вечером и направился в Тяньцзинь через Дайрен. Возможно, там к нему присоединятся несколько других лиц, не придерживающихся каких-либо определенных политических взглядов».

В ответ на донесение генерального консула министр иностранных дел немедленно отправил секретные инструкции консулам в Тяньцзине, Инкоу, Мукдене с просьбой немедленно информировать Токио о действиях штабных офицеров Квантунской армии. У него сам по себе не вызывал возражений существующий план похищения последнего китайского императора в случае, если не удастся убедить его переехать в Маньчжурию. Тяньцзиньскому консулу он так объяснял точку зрения императора:

«Даже если все это мы осуществим в форме добровольного побега императора, другие державы не поверят нам, и мы окажемся в затруднительном положении, так как будет чрезвычайно трудно сохранить этот инцидент в тайне».

С этого момента японский министр иностранных дел постоянно находился в курсе происходящих событий. Из Тяньцзиня пришла телеграмма:

«По вашему указанию мы предприняли все возможное, чтобы убедить Доихара действовать осторожнее, но он упорно настаивает на своем. Полковник Доихара ссылается на свои полномочия, данные штабом Квантунской армии, говорит, что сейчас нет надежды на естественное развитие событий, нужно принимать радикальные меры. Он согласен — необходимо создать видимость, что Япония не имеет никакого отношения к похищению императора, но в то же время Доихара намерен форсировать события, чтобы успеть провести операцию до того, как замерзнет порт Инкоу. Для предотвращения слухов переезд Сюань-туна в Инкоу полковник намерен осуществить на китайском судне».

А Доихара продолжал действовать. Утром шестого ноября к воротам императорской резиденции на рикше подъехал торговец фруктами, который назвал себя Чи Сао-синем из Фынтяна и показал свою визитную карточку. Он раболепно кланялся и просил сделать ему великое одолжение — передать бывшему императору вот эту корзину фруктов. Если фрукты понравятся, торговец обещал безвозмездно доставлять их во дворец. Для него это большая честь...

Корзина из буро-зеленых пальмовых листьев стояла в коляске на сиденье, и фрукты действительно выглядели чудесно: ярко-оранжевые апельсины, глянцево-красные яблоки, спелые желтые груши. Пирамиду плодов венчала гребенка изогнутых бананов, а по бокам красовались золотистые грейпфруты... Торговец осторожно снял корзину с сиденья и подал служителю.

— Обязательно передайте это в руки самого императора вместе с визитной карточкой. Завтра я привезу еще...

Продолжая кланяться, торговец сел в коляску, и рикша побежал к городу.

Слуга отнес фрукты в дом, передал их дворецкому. Чэн Сяо торжественно внес корзину в гостиную и поставил на стол перед Пу-и.

— Подданные вас не забывают, — льстиво произнес Чэн Сяо, и они вместе стали перекладывать плоды на широкое блюдо.

Вдруг Чэн Сяо отпрянул от корзины: под фруктами обнажилось что-то темное, круглое, и Чэн Сяо с ужасом понял, что это бомбы.

— Не прикасайтесь, не прикасайтесь! — закричал он.

Осторожно подняв корзину, Чэн Сяо спустился в сад, отошел далеко от дома и дрожащими руками опустил ее на землю. Слуга не мог знать, что гранаты были старые, с обезвреженными запалами.

Тяньцзиньская газета «Иши бао», столь ненавистная полковнику Доихара, на другой день писала:

«Вчера бывшему императору Пу-и доставили корзину с фрутами, где оказались две бомбы, которые, к счастью, не взорвались. Одновременно Пу-и получил несколько угрожающих писем от штаба тайного общества «Железа и крови», от тяньцзиньского отдела китайской компартии и от других неизвестных лиц».

Все это сломило нерешительное упорство Пу-и, он согласился и даже заторопился покинуть Тяньцзинь. Доихара торжествовал, хотя «Иши бао» снова написала о миссии Доихара, — проклятый хроникер неотступно следовал за полковником. Но теперь дело было сделано.

Одиннадцатого ноября газета сообщала:

«Вчера в три часа дня небольшой японский катер ушел вниз по реке, имея на борту нескольких штатских лиц и группу сопровождающих японских солдат. Предполагают, что на этом катере похищен бывший император Пу-и. Его тайно увезли в автомобиле на пристань, откуда на катере, в сопровождении вооруженных солдат под командой полковника Доихара, бывший император доставлен на японский пароход «Имадзи-мару».

Через день японский консул в Инкоу телеграфировал в Токио подробности исчезновения Пу-и из Тяньцзиня.

«Из того, что я узнал от капитана «Имадзи-мару», — сообщал консул барону Сидехара, — ясно, что полковник Доихара возглавил заговор по организации бегства Пу-и из Тяньцзиня. Императора тайно увезли в автомобиле из японской концессии на пристань, откуда он и его свита, охраняемые вооруженными солдатами с двумя пулеметами, погрузились на катер и направились в Танку. Здесь их приняли на борт «Имадзи-мару», который сразу же вышел в море».

В те дни барон Сидехара получил еще одну шифрограмму — из Мукдена. Консул дополнительно информировал министерство иностранных дел:

«Срочно. Шифром. 13 ноября 1931 г. Сегодня командующий Квантунской армией генерал Хондзио информировал меня, что император Сюань-тун прибыл в Инкоу и находится в распоряжении японских военных властей. Предполагается, что он некоторое время проведет в курортном городке Тан Кан-цзы в отеле «Тайсуйкаку», затем будет доставлен в Порт-Артур.

Армия намерена полностью отрицать свою причастность к похищению императора. Если осуществить это не удастся, военные будут утверждать, что бывший император сам обратился к ним за помощью после покушения, организованного на него в Тяньцзине. В корзине с фруктами ему подложили бомбы. Сюань-тун сам разработал план бегства и через несколько дней прибыл в Маньчжурию, в страну своих предков.

Из других источников мне стало известно о подготовке побега жены бывшего императора — Суань Тэ, оставшейся в Тяньцзине. Она энергично возражала против отъезда в Маньчжурию, что вызывает раздражение военных».

Осведомленный и посвященный в события тяньцзнньский консул через две недели телеграфировал в Токио:

«Двадцатидвухлетняя императрица Суань Тэ, известная резкими антияпоискими настроениями, вчера ночью тайно покинула резиденцию и уехала в Дайрен на пароходе «Чосен-мару». Ее сопровождает японка Кавасима Иосика, которая несколько дней назад, по заданию полковника Итагаки, передала императрице письмо от мужа, написанное на желтом шелке и зашитое в складки одежды. Во дворец она явилась переодетая в мужское платье. Письмо скреплено личной печатью недавно бежавшего императора Сюань-туна. Он настоятельно просил Су-ань Тэ приехать в Маньчжурию. Об этом меня информировал представитель армии, руководивший операцией».

Теперь все семейство последнего императора Цинской династии находилось в Маньчжурии под надзором Квантунской армии. Но шум, поднятый в газетах, заставлял быть осторожнее. Этого требовало министерство иностранных дел, и генерал Минами приказал командующему Квантунской армией не торопиться с возведением на престол императора Сюань-туна, или Генри Пу-и, как его обычно называли.

Тем временем Рихард Зорге тоже получал регулярно информацию о событиях в Маньчжурии. Первое же письмо, полученное от Каваи, показывало, сколь серьезный характер эти события приобретают. Каваи писал, что Квантунская армия приведена в боевую готовность, что она пополняется войсками и вооружением. Японцы расширяют зону оккупации и продвигаются к границам Советского Союза и Монгольской Народной Республики. Командование Квантунской армии настаивает на создании в Маньчжурии самостоятельного государства, независимого от Китая. В Токио это предложение встречено одобрительно, но возникли серьезные трения между гражданскими и военными властями. Однако это касается только тактики, но не существа дела. Командующий Хондзио постоянно совещается с представителями японского генерального штаба. Корреспондент «Асахи» Такеучи несколько раз встречался с полковником Итагаки, который не скрывает агрессивных настроений военных и говорит об этом довольно откровенно. Полковник Доихара выехал в Тяньцзинь, чтобы увезти в Маньчжурию бывшего императора Пу-и. Судя по всему, миссия его увенчалась успехом: Пу-и живет сейчас в Порт-Артуре. Сохранить свое инкогнито в Тяньцзине Доихара не удалось, китайские газеты узнали о его тайной миссии.

В дополнение к собранной информации, Каваи прислал несколько газетных вырезок. В последней из них Зорге прочитал:

«Вчера на улице Тяньцзиня подобран труп сотрудника «Иши бао», хроникера, сообщавшего в газете о похищении Пу-и. Виновники убийства не обнаружены».

Это насторожило Зорге: людям Доихара удалось выяснить, кто поставлял информацию в газету, — не потянет ли цепочка дальше, к Каваи?

После первого сообщения от Каваи долго не было вестей — ни писем, ни предупреждающих открыток. Потом он вдруг сам появился в Шанхае. Оказалось, что полковник Итагаки уехал в Токио, и Каваи лишился источника информации. Каваи решил ненадолго заглянуть в Шанхай и рассказать лично о своих наблюдениях.

Совещались втроем — Одзаки, Зорге и Тэйкити Каваи, потом Рихард с Клязем обсуждали полученную информацию, разговаривали под звуки патефона, который заводила Луиза.

— Чертовски надоел мне этот ресторан, — говорил Клязь, — хоть бы разориться, что ли! — смеялся он. Клязь был в нарукавниках, — он прямо от стойки поднялся в квартирку.

Рихард ждал его, перекидываясь шутками С Луизой.

— Тебе мало, что обворовали твой магазин... Видно, собственника из тебя не выйдет... А теперь, Луиза, поставь Моцарта... Совместим приятное с полезным. Нет ли у вас «Волшебной флейты»?

Рихард рассказал о встрече с Каваи.

— Прежде всего, ясно одно, — говорил он, — японская оккупация имеет антисоветскую направленность.

— Это не ново, — возразил Клязь. — Такая направленность существует много лет. Что конкретное привез Каваи?

— Проект договора с будущим монархом Пу-и. Японцы начинают создавать монархию с военного договора. Хондзио требует, чтобы ему предоставили право размещать войска по всей Маньчжурии.

— Информация достоверна?

— Думаю, что да, она исходит от полковника Итагаки. Он — правая рука командующего Квантунской армией, если не сказать больше... В договоре предусматривается полная свобода действий японского командования в случае вооруженного конфликта с третьей державой... Подразумевается Советская Россия. Командование маньчжуро-японскими войсками будет передано штабу Квантунской армии.

— Это яснее, — кончиками пальцев Клязь забарабанил по своим зубам. Раздумывая, он сидел молча и слушал музыку. Рихард тоже умолк.

Потом они снова заговорили, анализируя, обсуждая, прикидывая возможные повороты японской политики. Рихард набросал донесение для Москвы. Клязь сделал несколько поправок, и Луиза села шифровать текст. Потом она надела шляпку, положила пачку листовок в сумочку и поехала к Максу Клаузену.

Луиза ушла. Мужчины еще сидели некоторое время.

— Ты знаешь, — сказал Рихард, — Каваи рассказал смешную историю, как Доихара сел в лужу... Это уже после того, как он вернулся из Тяньцзиня с Сюань-туном в мешке... Есть такой генерал Ма. Японцы выбили его войска из Цицикара. Он отступил на север, здесь и нашел его Доихара. Уговаривал перейти на сторону японцев, предложил пост то ли главы местного правительства, то ли военного министра. Начали торговаться. Ма запросил миллион долларов золотом — в слитках. Доихара согласился, а генерал Ма получил золото, увел куда-то свои войска и сбежал...

— Так ему и надо, — засмеялся Клязь, — не сори деньгами!

Вскоре Каваи снова уехал в Мукден. Маньчжурия продолжала привлекать внимание Зорге. Информация поступала к Рихарду непосредственно из штаба Квантунской армии. Из других источников разведчики выяснили отношение американцев к маньчжурским событиям. Японский посол в Вашингтоне информировал свое министерство иностранных дел, что Вашингтон не намерен протестовать против создания нового государства — Маньчжоу-го. Американская реакция поощряла агрессию на границах Советского Союза.

В конце декабря, располагая информацией о положении в Маньчжурии, Советское правительство предложило Японии заключить пакт о ненападении между двумя странами. Москва стремилась предотвратить назревающий конфликт. Из Токио долго не отвечали, затем японский посол в Москве передал от имени своего правительства: Япония считает преждевременным начинать официальные переговоры по этому поводу...

На политическом горизонте Дальнего Восгока все больше сгущались тучи. Они шли из-за моря, со стороны Японии, и именно там, под грозовыми разрядами возможной войны, находился доктор Зорге и его люди.

Будни

Мукденский инцидент и дальнейшее развитие событий на континенте принесли военным новые звания, ордена, денежные награды... Получил свое и разведчик-диверсант Итагаки Сейсиро. Он стал генералом, и на его груди появился новый орден «Восходящего солнца». По этому поводу корреспондент Такеучи явился в мукденскую военную миссию — засвидетельствовать свое уважение и поздравить Итагаки с новым званием.

Итагаки принял журналиста в маленькой комнате, полугостиной-полуприемной, которую он приказал оборудовать позади своего кабинета для частных встреч и доверительных разговоров в неофициальной, располагающей обстановке. Здесь были низкие столы, циновки-тами, приятно пахнувшие травой, на стенах какемоно с изречениями древних и наивно-примитивными рисунками тоже в стиле старых художников. Погода стояла холодная, и поэтому в комнату принесли хибачи — жаровни из зеленой глазурованной керамики, наполненные пылающими углями. Пили саке и заедали нежным, только что приготовленным суси из сырых морских рыб и отлично разваренного остуженного риса, в меру острого от бобового соуса и винного уксуса.

Когда разговор перешел к маньчжурской проблеме, Такеучи спросил:

— Скажите, генерал, можно ли сейчас более точно определить границы Маньчжоу-го? Для меня они расплывчаты и неясны...

— Границы? — переспросил Итагаки и рассмеялся. — Для военных, Такеучи-сан, границ не существует... Все зависит от ситуации, от успеха или неуспеха армии... Есть ли границы у масляного пятна? Смотрите!..

Итагаки взял лист бумаги, набросал мягким черным карандашом схему: Великая китайская стена, берега Японского моря, Амур, Монголия... Потом взял фарфоровый графинчик с бобовым маслом и капнул на бумагу несколько капель. Пятно расплылось, бумага стала прозрачной.

— Можете вы определить, где остановится это пятно? Оно зависит от количества масла, пролитого на бумагу: еще несколько капель — и граница другая. А у нас — от того, сколько войск использовано для оккупации.

Маслянистое пятно расплылось дальше, перешло за Амур, за китайскую стену.

— Вы меня поняли, Такеучи-сан. Это для вас, но не для печати.

— Посмотрите, — сказал Такеучи, — масляное пятно распространилось за Амур, на русское Забайкалье.

— Совершенно верно! Сфера великого сопроцветания Восточной Азии включает север и юг. Хакко Итио! Все это углы японской крыши. К сожалению, в Токио нам кое-кто мешает, но рыхлые плотины не могут долго сдерживать высокий напор воды...

Действительно, в Токио продолжалась скрытая борьба военных с гражданскими властями. На смену премьеру Вакацуки, перепуганному покушением, пришел Инукаи, но и он не удовлетворял экстремистов, группировавшихся вокруг генерального штаба. Правда, военным министром стал генерал Араки, это можно было считать достижением — на политической арене Араки был куда более значительной фигурой, чем его предшественник Минами.

Что же касается деятельности премьера Инукаи, то он в первые же дни своего правления вызвал недовольство военного лагеря. Не прошло и двух недель после того, как Инукаи занял резиденцию японского премьер-министра, когда Мацудайра — министр императорского двора — известил главу нового правительственного кабинета, что его величество соизволит дать аудиенцию своему премьеру. Министр двора сообщил также, что в назначенный час дворцовый экипаж прибудет за Инукаи в его резиденцию.

Сопровождаемый кавалерийским эскортом, Инукаи прибыл ко дворцу в открытой коляске, запряженной конями из императорской конюшни, — в той самой коляске, в которой ездил на прием генерал Танака и другие японские премьеры. При дворе во всем существовали неизменные традиции. Экипаж проследовал по Двойному мосту и через главные ворота въехал во внутренний двор к подъезду старого здания. Точно в назначенный час император появился в первом зале дворца, одетый в военную форму, с большим орденом «Хризантемы» на груди — орденом, которым награждаются только члены императорской фамилии.

Инукаи с достоинством приблизился к трону, прочитал подготовленную речь и с поклоном отступил на несколько шагов назад. На этом торжественная аудиенция закончилась, но император пожелал продлить разговор и пригласил Инукаи в свою гостиную, уставленную европейской мебелью немецкой работы. Над диваном высилась массивная бронзовая аугсбургская скульптура, изображавшая схватку конников с медведем и львами. В простенках стояли вазы севрского фарфора, французская бронза...

На беседе кроме императора были: министр двора его величества, лорд хранитель печати и его старший секретарь маркиз Кидо. Разговор шел о колониальной политике нового кабинета.

— Что вы будете делать, если армия выступит против вашего предложения? — спросил Хирохито.

Перед тем Инукаи только что высказал свою точку зрения: мир не должен воспринимать события в Маньчжурии как японскую агрессию. Действовать надо тоньше, дипломатичнее. На континенте надо смягчить, разрядить обстановку. Инукаи ответил императору:

— При всех обстоятельствах, ваше величество, буду продолжать свою политику. Я возлагаю надежду на вашу благосклонную поддержку, о сын неба, и хотел бы покорно просить вас издать рескрипт о частичном отводе наших войск из Маньчжурии...

— Теперь это будет слишком сложно, — произнес лорд хранитель печати, постоянный и личный советник императора.

Хирохито не стал издавать рескрипт, он тоже побаивался военных.

На частной аудиенции у императора кроме премьера было еще только три человека, и тем не менее разговор стал известен в «Сакура-кай». Мнение Инукаи вызвало гневное возмущение молодых офицеров. Но премьер продолжал свою политику. Он не остановился даже перед тем, чтобы тайно отправить своего личного посла Кояно в Китай к Чан Кай-ши для переговоров. В секретной телеграмме Кояно известил премьера, что китайцы не возражали бы начать переговоры. Эту телеграмму перехватили работники военного министерства. Они еще больше насторожились. Речь премьер-министра в парламенте окончательно решила его судьбу: Инукаи восхвалял демократию, осуждал фашизм, который вызывал все большее одобрение японской военщины.

Мнение премьера, высказанное перед депутатами парламента, расходилось с крайними взглядами того же Окава Сюмей. Вместе с Хасимота, который отбыл свои двадцать пять дней на городской гауптвахте за участие в путче, Окава создал повое общество и назвал его именем первого императора Дзимму. Окава Сюмей, идеолог, философ могучих промышленных кругов, высказывал взгляды, диаметрально противоположные мнению Инукаи. В стране надо избавляться от растлевающего влияния демократизма, укреплять дух нации, утверждал Окава. Он ставил в пример фашистскую партию в Германии...

Окава Сюмей не ограничивался только словесными спорами. Как только закончилась сессия парламента, директор Южно-Маньчжурской компании передал подполковнику Хасимота тяжелый сверток, завернутый в нарядный фуросика — шелковый платок цвета фиолетовых ирисов. В городе наступил «фиолетовый» сезон — на берегах токийских прудов, каналов, дворцовых рвов распускались ирисы, и токийцы носили фуросика такого же фиолетового цвета. Обычно в платках лежали самые безобидные вещи, и кто бы мог подумать, что в фуросика Окава лежали несколько пистолетов и запас боевых патронов.

Через неделю несколько офицеров военно-морского флота ворвались в резиденцию Инукаи и в упор застрелили премьера. Все они исповедовали закон Бусидо и не считали преступлением политическое убийство. Так говорил им Окава...

За минувшие два-три года это было, вероятно, двенадцатое, может быть, пятнадцатое политическое убийство в японской столице.

Морские офицеры, убив премьер-министра, тотчас же отправились в ближайший полицейский участок. Они сдали оружие дежурному и сообщили, что произошло в резиденции премьера. Офицеры не скрывали того, что они совершили.

Но другие, тот же подполковник Хасимота, Окава Сюмей или благоразумный генерал Койсо, снабдившие оружием заговорщиков, конечно, не явились в полицию. Они предпочли остаться в тени. В тот день, когда хоронили премьера Инукаи, они обедали в доме барона Харада. Здесь был еще маркиз Кидо, старший секретарь лорда хранителя печати императора. Барон Харада сказал:

— Если и новый кабинет станет проводить все ту же политику, произойдет и второе и третье убийство... Не так ли, Окава-сан?

Окава, как и другие сидевшие за столом, согласился с бароном Харада, хотя здесь никто не говорил о личной причастности к покушению на премьера.

После того как генерал Танака ушел в отставку, во главе правительственного кабинета в продолжение очень короткого срока были еще три премьера: Хамагучи, Вакацуки и Инукаи. Двоих из них убили, а третий — Вакацуки — случайно избежал смерти. Военные шли напролом, любыми путями добиваясь власти. Они ощущали могучую поддержку со стороны промышленных трестов, которым все теснее становилось на островах. Представителей дзайбацу никто никогда не видел, никто не мог бы изобличить их в соучастии, они только давали деньги, а деньги не пахнут... Разве только Окава Сюмей действовал более открыто, поддерживая связь между военными и промышленно-финансовыми кругами, но и он вел себя осторожно.

Создание монархического государства в Маньчжурии во главе с Пу-и было завершено, когда Тайный совет в присутствии императора задним числом одобрил то, что уже сделано. Все так же сидели за длинными столами и так же вставали, принимая решение. Так же безмолвствовал император, присутствием своим как бы благословляя все, что происходило здесь, на Тайном совете. Председатель сказал:

— Нам передана просьба Квантунской армии создать правительство в Маньчжурии, которое управляло бы государством. Квантунская армия считает, что было бы целесообразно возвести на трон Генри Пу-и. Эту просьбу направил командующий Квантунской армией генерал Хондзио.

— Мы сознательно медлили с провозглашением монархии, — сказал один из советников. — Теперь мы это можем спокойно сделать. Наше решение не приведет к международному кризису, как это могло быть еще год назад.

Второй советник возразил:

— Новое государство создано по воле народа Маньчжоу-го. Мы заключим пакт, который предусматривает уважение и неприкосновенность нового государства. Правительство Маньчжоу-го объявило о своей независимости и отделении от остального Китая. Это их внутреннее дело. Мы не нарушаем международных законов, признавая Маньчжоу-го. Что касается секретных статей соглашения с Маньчжоу-го, об этом никто не узнает...

Но все же кто-то спросил:

— А как посмотрят на это американцы, англичане, французы?

Ответил председатель Тайного совета:

— Наш посол в Соединенных Штатах интересовался: не заявит ли американское правительство протест, если императорская Япония признает Маньчжоу-го. Государственный секретарь ответил, что у них нет намерения вмешиваться в наши дела, тем более созывать по этому поводу международную конференцию, Лигу наций или тому подобное. Наш посол предполагает, что Вашингтон благожелательно принимает выход Японии на континент к границам Советской России.

— Тогда мы спокойно можем голосовать, — сказал кто-то, сидевший рядом с председателем.

При голосовании поднялись все до единого. Кабинету министров предложили выполнить просьбу Квантунской армии — сделать Пу-и правителем Маньчжурии.

Но главные хлопоты легли на четвертый отдел штаба Квантунской армии. Генерал Хондзио прямого участия в этом не принимал, доверившись работникам своего штаба. Только раз он заглянул в отдел по пути к своему кабинету. Офицеры встали при появлении командующего.

— Чем занимаетесь? — спросил генерал Хондзио.

— Делаем монархию, ваше превосходительство...

— Ну, продолжайте, — сказал Хондзио и прикрыл за собой дверь.

Обсуждение в отделе продолжалось. Нужно было предусмотреть все до мелочей, вплоть до государственного флага. При Чжан Сюэ-ляне он был голубым с белым солнцем посередине. Его решили сменить, чтобы ничего не напоминало о старом. Сошлись на пятицветном флаге, причем для каждого цвета определили символику. Получалось внушительно: красный — преданность и верноподданство, синий — благоденствие, белый — справедливость, желтый — приветствие, а вот к черному цвету так ничего и не придумали...

Потом совещались о резиденции императора — где ее поместить, о расходах на содержание двора, о министрах, советниках, о названии эры царствования императора. По поводу премьер-министра решили сразу — главой правительства пусть будет Чэн Сяо — дворецкий из Тяньцзиня. Важнее с умом подобрать японских советников. Остановились на двух генералах из жандармерии: Иосиока станет личным министром двора императора, а генерал Таракасуки — советником. Его сделать еще синтоистским епископом... Жандарм-епископ! Таракасуки к тому же следует поручить еще управление опиумной торговлей, которая дает основной доход Квантунской армии. Но Итагаки возразил: опиеторговлю пусть возьмет на себя Доихара...

Когда все посты были распределены и все подготовлено, послали делегацию за императором. Генри Пу-и самому уже не терпелось занять место на троне. К нему приезжал недавно атаман Семенов наниматься на службу. Как-никак — пятнадцать тысяч сабель не валяются на сопках. Японцы поддержали Семенова, и атаман начал перебрасывать свою конницу ближе к Амуру.

Атаман Семенов выполнил заодно и поручение Итагаки — подсказал будущему императору написать письмо военному министру Японии по поводу трона: пусть посодействует — он согласен. Генри Пу-и написал такое письмо в соответствии с обычаем — на желтом шелке, и Чэн Сяо скрепил послание красной императорской печатью. Итагаки торжествовал — пусть посмеют теперь поддержать версию, что императора похитили! Пу-и сам рвался к императорскому трону, просил о поддержке...

...Когда Генри Пу-и было четыре года, точнее, три, потому что на Востоке возраст исчисляют с момента зачатия, он унаследовал трон Цинской династии, и отец повел его в храм Неба в Пекине, чтобы сообщить предкам о знаменательнейшем событии. Пу-и не помнил, какие слова он повторял шепотом в храме перед алтарем среди громадных золоченых колонн. Ему запомнилась только фиолетовая синева трехъярусной крыши, будто слитой с цветом неба, да белый пьедестал храма, окруженный мраморной кружевной балюстрадой.

Но что на всю жизнь запомнилось Пу-и — это Хуаньцю — Алтарь неба — на круглой, снежно-белой террасе. Мальчика-императора привели сюда и поставили в центре, подсказав произнести фразу:

«О Небо, я пришел к тебе!» Пу-и произнес это слабеньким, детским голоском и вдруг испугался, услышав собственный громоподобный голос: «О Небо, я пришел к тебе!..» От могучих раскатов, казалось, обрушатся небесные своды.

Это было искусство акустики — изобретение древних, но маленький Пу-и с того момента возомнил себя великим из великих, ощутил в себе императора — ведь он говорил с небом, и его голос гремел как гром...

Теперь Пу-и, назначенный японским полковником на пост императора, снова шел в храм, одетый, как того требует ритуал, в древние маньчжурские одеяния, шел, чтобы поклониться алтарю, известить предков о своем назначении. Но сейчас у него не возникало ощущения торжественности, которое он испытал тогда в храме Неба. На душе было как-то обычно, буднично...

Из храма он, выпятив грудь, прошел в тронный зал, воссел на роскошный трон и подписал рескрипт о своем восшествии на престол под именем Кан Дэ.

«Вступивши на престол, — сказано было в рескрипте, — по воле неба, мы, император, издаем настоящий манифест... Престол маньчжурской империи наследует на вечные времена мужская линия сыновей и внуков императора Кан Дэ».

Кан Дэ объявили эрой, в которой начинали жить подданные его государства, началом нового летосчисления.

Но в душе Пу-и не было почему-то ощущения чего-то постоянного, тем более вечного. Может быть, права его жена Суань Тэ, которая так скептически отнеслась к японскому предложению... В разгар торжества Пу-и захотелось вдруг обратно в Тяньцзинь, в тенистый сад и тишину...

Дворецкий Чэн Сяо, каждый вечер много лет раздевавший императора, снимавший обувь, быстро вошел в новую роль премьер-министра. Он почтительно поставил императорскую печать под рескриптом и прочитал вслух его содержание. Все закричали «Вансуй!» в честь рождения новой империи, в честь восшествия на престол нового императора.

Рядом с троном тесной группкой стояли японцы — командующий Хондзио, его ближайшие сотрудники Итагаки, Доихара, а также будущий советник императора Таракасуки. Они тоже кричали «Вансуй!» и выражали радость по поводу национального праздника.

Это было в столице нового государства Чанчуне, переименованном в Синьцзин по случаю восшествия на престол Генри Пу-и, императора Маньчжоу-го.

А вечером, когда за окнами императорского дворца еще продолжала бушевать толпа, приветствуя рождение новой эры, когда темноту неба еще прорезали сияющие разноцветными огнями ракеты праздничной иллюминации, в покои Генри Пу-и явился генерал Таракасуки. Он успел снять парадный мундир, в котором присутствовал на коронации в тронном зале, и был теперь в штатском темно-коричневом будничном кимоно.

— Ваше величество, — почтительно сказал Таракасуки, — вам надо подписать военный договор с командующим Квантунской армии.

Он раскрыл большую сафьяновую папку и протянул Пу-и тонкую колонковую кисть, обмакнув ее в маслянистую тушь.

— Но я не читал его...

— Ничего, ничего... Теперь я ваш советник, и вам не придется обременять себя докучливыми делами. Здесь предусмотрено все, что нужно. Генерал Хондзио уже подписал договор. Прошу вас!

Генри Пу-и покорно взял кисть и начертал под договором свое имя.

— Господин премьер, поставьте императорскую печать...

Когда Чэн Сяо скрепил договор красной печатью, генерал Таракасуки повернулся к нему:

— Вам тоже, господин премьер-министр, надо подписать вот это ваше письмо — приложение к договору.

Чэн Сяо все же успел пробежать некоторые строки.

«Моя страна, — говорилось в письме, — в будущем поручит Японии национальную оборону Маньчжоу-го и поддержание общего порядка в стране. Все расходы, необходимые для этого, будет нести наша страна...» Чэн Сяо услужливо подписал протянутую ему бумагу. Советник императора, подождав, пока просохнет тушь, положил документы в сафьяновую папку.

— Ваше величество, — сказал Таракасуки, — я бы хотел воспользоваться случаем и посвятить вас в дела вашего государства... Вы будете отныне именоваться Верховным правителем. Личную императорскую охрану мы заменим солдатами Квантунской армии... Оберегая ваш покой, почтительно прошу представить список ближайших родственников вашего величества, им мы разрешим посещать дворец. Разумеется, родственники не должны отвлекать императора Кан Дэ от государственных дел... Аудиенцию своим министрам вы будете давать лишь раз в год. Мы сделаем все, чтобы не отвлекать ваше величество от мудрых размышлений о судьбах монархии... Послом императорской Японии при дворе вашего величества назначен командующий Квантупской армией... На личные расходы императорской семьи в бюджете государства предусмотрено полтора миллиона иен, в том числе на карманные расходы вашего величества сто пятьдесят тысяч иен в год... Мне, вашему покорному слуге и советнику, поручено освободить ваше величество от излишних забот по управлению государством... Я желаю вашему величеству приятных сновидений...

Изложив императору все, что ему поручил генерал Хондзио, Таракасуки склонился перед Пу-и, шумно втянул в себя сквозь зубы воздух и удалился из императорских покоев.

Началась эра Кан Дэ — период царствования последнего императора Цинской династии Генри Пу-и...